Вздорнов Г. И. Об исторических ландшафтах
При цитировании статьи используйте библиографическую ссылку:
Вздорнов Г. И. Об исторических ландшафтах // Византия и Древняя Русь. Культурное наследие и современность. Материалы Международной научной конференции к 75-летию со дня рождения профессора Веры Дмитриевны Лихачевой : Сб. статей / Науч. ред. Бобров Ю.Г., сост. Бобров Ю.Г.. СПб. : Ин-т имени И.Е.Репина, 2013. 404 с. C. 51-73.
Г. И. Вздорнов
Государственный научно-исследовательский
институт реставрации, Москва.
Ведущий научный сотрудник.
Доктор искусствоведения, член-корреспондент РАН
Об исторических ландшафтах
В истории русской культуры немало художественных памятников, без которых немыслима не только история искусства или, скажем, литературы и архитектуры, но и вся духовная жизнь народа. Стоит задуматься, к примеру, о том, что олицетворяют собою целые города, строительство которых происходило с бережным учетом окружающего их пейзажа и привело к созданию величественных историко-художественных и архитектурно-ландшафтных ансамблей, когда воедино сливаются природа и творческая мысль человека. Время уплотняет смысловые оттенки, и многие из имен и названий мест давно приобрели символическое значение.
Представляется естественным воскресить в памяти как раз наиболее значительные исторические ландшафты России, ибо очевидно, что ни одно отдельно взятое произведение искусства или архитектуры не дает той многоплановости ассоциаций, которые возникают при созерцании «среды обитания» или, лучше сказать, при восприятии географической среды и следов деятельности человека в этой среде. Мы сталкиваемся тут с историей во всей ее противоречивости и полноте, живо ощущаем дыхание веков.
Я пишу эти строки и не могу удержаться от воспоминаний о своем путешествии по одной ближневосточной стране – Турции. Малая Азия – перекресток цивилизаций – неудержимо вовлекает нас в эпоху легендарных походов Александра Македонского, она приобщает нас к цветущей жизни полисов эллинистической эпохи, посещение многих исторических мест осознается как повторение маршрутов апостольских времен. Анталия, Милет, Эфес, Смирна, Пергам, Сарды, Дидимы с их греческими названиями говорят и о тех раннехристианских общинах, которые словом и делом укреплялись апостолом Павлом. Миры Ликийские вызывают образ Николая Чудотворца, Эфес и его колоссальная базилика – образ Иоанна Богослова. Миф, не теряя своей изначальности, то и дело растворяется, чтобы уступить место уверенности в реальности происходившего. А когда вечернее солнце погружает в тень бесконечные гробницы на окраине мертвого Иераполиса, когда на одном из окрестных холмов еще золотятся стены мартирия апостола Филиппа, когда стадо затерянной в горах турецкой деревушки возвращается с пастбища и всякая современная городская жизнь представляется немыслимо далекой, окружающий ландшафт физически переносит нас в первые века христианства и надолго остается потом в памяти как одно из сильнейших духовных переживаний.
Гармония нетронутой природы и памятников древней архитектуры позволяет волшебным образом установить прямое общение настоящего и прошлого. Но стареют не только вещи и даже монументальные сооружения из прочного камня, стареет, меняется сама земля, рассыпаются горы. Об этом стоит задуматься, когда мы сталкиваемся с неудачными попытками восстановить одно, забывая о другом, и тем самым искусственно создаем оскорбляющие глаз новые формы и предметы, не в силах вернуть их в неуловимую даль веков. В том же Иераполисе бережное частичное восстановление мартирия апостола Филиппа не вредит общему характеру ландшафта, а проведенная американской археологической экспедицией реконструкция исторических зданий в Сардах оставляет впечатление бездушного вторжения в минувшую эпоху. Точно так же недавно восстановленный римский храм в местечке Гарни близ Еревана, разрушенный землетрясением в Средние века, многое потерял в своем прежнем очаровании: хотя его реконструированные части сравнительно невелики, живописные развалины храма обладали куда большей исторической и художественной достоверностью, чем восстановленное здание. Поваленные когда‑то колонны и резные каменные карнизы до начала здесь реставрационных работ на удивление естественно входили в общую мрачноватую панораму гарнийского горного пейзажа. Такова пока еще не сформулированная наукой логика неподлинности очевидного и вероятного.
Исторический пейзаж беззащитен перед агрессивностью современного строительства, и там, где последнее лишено к тому же всякой архитектурной мысли, чудом сохраняющиеся «виды» заранее обречены на утрату ими полноценного воздействия на человека. Вот мало кому известное, но памятное в первоначальной истории нашего Отечества место легендарного крещения киевского великого князя Владимира – Корсунь, или Херсонес. Надо отдать должное тем, кто вскоре после присоединения Крыма к России основал новый город и порт Севастополь в стороне от развалин Херсонеса. Вплоть до недавнего времени Херсонес обладал совершенно особой характерностью: древний город с его многочисленными археологическими и архитектурными памятниками находился на положении «пригорода» Севастополя, и вместе с тем их разделяла достаточно обширная «ничейная» земля. Но в семидесятые–девяностые годы прошлого века Севастополь, прекрасно восстановленный после войны, красивый, по-южному уютный, раздвинул привычную городскую черту, и одна из его окраин вплотную приблизилась к оборонительным стенам Херсонеса. А между тем эта местность настолько богата историческими ассоциациями, что ее следовало бы оградить от Севастополя как можно более широкой полосой отчуждения, развивая новое строительство в противоположном направлении. Херсонес буквально на наших глазах превращается в экскурсионно-развлекательный придаток современного города. Последний нанес ущерб не только собственно заповеднику: он похоронил под собою значительную часть древних полей, так называемую хору, которая была постоянным предметом изучения историков античного сельского хозяйства. Если отвлечься от проблемы новых микрорайонов Севастополя под стенами Херсонеса и задуматься о его значении, нельзя не сказать и о восстановлении полуразрушенного в войну соборного храма Святого Владимира. Сооруженная более ста лет назад (в 1861–1892), эта неовизантийская церковь странным образом гармонирует с общей панорамой греко-римско-византийского городища, как вяжутся с ним и другие постройки бывшего здесь Херсонесского монастыря, в которых ныне размещается превосходный историко-археологический музей.
Киев. Бронзовый монумент крестителя Руси великого князя Владимира.
Скульптор П. К. Клодт. 1853
Согласно Повести временных лет, Владимир Святославич принял «греческий закон» в Корсуни в 988 г. и тогда же вернулся в Киев, где произошло уже массовое крещение киевлян. В XIX столетии, когда пробудилось национальное самосознание русских, исторический факт вхождения Руси в европейскую семью христианских народов был отмечен сооружением в Киеве, на одной из приднепровских круч, монументальной бронзовой фигуры князя Владимира с крестом в руке. Это памятное для всех нас место получило с тех пор название Владимирской горки. Чтобы лучше понять и прочувствовать подлинно эпическую красоту открывающегося с Владимирской горки исторического ландшафта и вместе с тем не менее замечательного вида с реки на центральную часть древнего Киева, послушаем нового летописца великого города или, по выражению М. А. Булгакова, просто Города с большой буквы, который не нуждается в прибавочных эпитетах и уточняющих названиях. Булгаковский текст тем более впечатляет, что автор, намеренно не упоминая о роскошном майском цветении садов и с ума сводящих соловьях киевской весны, описал Город в дни тяжких испытаний и сурового для здешних мест декабря.
«Сады стояли безмолвные и спокойные, отягченные нетронутым снегом. И было садов в Городе так много, как ни в одном городе мира. Они раскинулись повсюду огромными пятнами, с аллеями, каштанами, оврагами, кленами и липами. Сады красовались на прекрасных гоpах, нависших над Днепром, и, уступами поднимаясь, расширяясь, порою пестря миллионами солнечных пятен, порою в нежных сумерках, царствовал вечный Царский сад. Старые, сгнившие черные балки парапета не преграждали пути прямо к обрывам на страшной высоте. Отвесные стены, заметенные вьюгою, падали на нижние далекие террасы, а те расходились все дальше и шире, переходили в береговые рощи над шоссе, вьющимся по берегу реки, и темная, скованная лента уходила туда, в дымку, куда даже с городских высот не хватает глаза, где седые пороги, Запорожская Сечь, и Херсонес, и дальнее море. Зимою, как ни в одном городе мира, упадал покой на улицах и переулках и верхнего Города на горах, и Города нижнего, раскинувшегося в излучине замерзшего Днепра, и весь машинный гул уходил внутрь каменных зданий, смягчался и ворчал довольно глухо. Вся энергия Города, накопленная за солнечное и грозовое лето, выливалась в свете. Свет с четырех часов дня начинал загораться в окнах домов, в круглых электрических шарах, в газовых фонарях и фонарях домовых, с огненными номерами, и в стеклянных сплошных окнах электрических станций, наводящих на мысль о страшном и суетном электрическом будущем человечества, в их сплошных окнах, где были видны неустанно мотающие свои отчаянные колеса машины, до корня расшатывающие самое основание земли. Играл светом и переливался, светился, и танцевал, и мерцал Город по ночам до самого утра, а утром угасал, одевался дымом и туманом. Но лучше всего сверкал электрический белый крест в руках громаднейшего Владимира на Владимирской горке, и был он виден далеко, и часто летом, в черной мгле, в путаных заводях и изгибах старика-реки, из ивняка, лодки видели его и находили по его свету водяной путь на Город, к его пристаням. Зимой крест сиял в черной гуще небес и холодно и спокойно царил над темными пологими далями московского берега, от которого были перекинуты два громадных моста. Один цепной, тяжкий, Николаевский, ведущий в слободку на том берегу, другой – высоченный, стреловидный, по которому прибегали поезда оттуда, где очень, очень далеко сидела, раскинув свою пеструю шапку, таинственная Москва».
Но не только бронзовым Владимиром славились сады и бульвары на отвесных берегах Днепра. Один за другим, цепью исторических воспоминаний, возвышались над купами дерев прекраснейшие храмы: начиная с Андреевского спуска, где весело играли на солнце нарядными золотыми гирляндами купола Андреевской церкви, воздвигнутой по чертежам Растрелли и названной так по имени легендарного просветителя Руси первозванного апостола Андрея, в сторону Печерска чередой расположились церковь Трех святителей, Михайловский Златоверхий монастырь, Спас на Берестове, Лавра с ее многочисленными куполами и гигантской колокольней, наконец, Выдубицкий монастырь, а за ними, в недрах самого города, стояли еще и другие храмы – Десятинная церковь, Святая София, Владимирский собор. Вид на город с левобережья был, несомненно, уникальным по протяженности и красоте, созданной самой природой и обогащенной выдающимися архитектурными памятниками XI–XIX вв.
Но где ты, несравненный Город? Где твоя монументальная летопись, запечатлевшая века и жизнь наших далеких предков? В 1935 г. была разобрана стасовская Десятинная церковь, в 1936-м – Михайловский Златоверхий монастырь. В немецкую оккупацию погибла при невыясненных обстоятельствах великая Успенская церковь в Печерской Лавре. Исчезли многие другие церковные и нецерковные старинные памятники. На их развалинах воздвиглись умопомрачительной «архитектуры» административные и жилые дома, а на приднепровском конце Крещатика – беломраморный музей новейшей советской истории, само местоположение которого в долине, где, по преданию, происходило крещение киевлян, является символом недавнего неприятия всей прошлой действительности. Под предлогом увековечения подвига советского народа в годы Великой Отечественной войны (кто может поднять голос против?) между Лаврой и Выдубицами, в средоточии исторических холмов, стараниями бездарных проектировщиков был выстроен еще один музей, архитектура которого оставила далеко позади даже московский мемориал на Поклонной горе. А на «музее», напоминающем крематорий, где вряд ли ночуют музы, на стометровую высоту вознеслась железобетонная фигура Матери-Родины, в сравнении с которой не только бронзовый Владимир, но и колокольня близлежащей Лавры воспринимаются ныне жалкими потугами ненужной старины. Соревнуясь с чиновниками от искусства, равнодушными к исторической памяти, но всегда старающимися выслужиться перед властью, не остались в стороне и архитекторы-реставраторы: на подлинных остатках Золотых ворот XI в., мирно стоявших в уютной зелени на крохотной площади в центре старого города, они возвели в предполагаемую натуральную величину мрачную имитацию древнего оборонительного сооружения. Трудно даже вообразить, до какой степени чужды характеру зеленого и веселого Киева, да и всей присущей украинскому народу национальной мягкости, эта колоссальная казенная символика и тянущаяся за ней «реставрация». Как будто это нельзя было осуществить в другом месте и других формах!
Где ты, единственный и неповторимый Город? Ты все еще прекрасен, но уже не столько общими планами и видами, сколько обломками прежнего города: отдельной улицей, отдельным зданием, отдельным названием. Как тут не вспомнить давно сказанные, еще в разгар Первой мировой войны, слова одного ученого, вставшего на защиту историко-архитектурных ландшафтов наподобие вида нагорного Киева: «… Губить вид-памятник и губить его без всякой нужды, имея возможность удовлетворить запросы новой жизни другим, более целесообразным путем – и бессмысленно, и преступно… Мы любим теперь, под влиянием бредового угара войны, обвинять германцев в вандализме… Но что мы делаем у себя? Мы собственными руками губим, имея полную возможность избежать этого, одну из величайших своих святынь, собор соборов, и когда говорят: „Вы варвары и невежды!” – мы лицемерно отвечаем: „Мы губим, но из любви к Отечеству!” Так, даже великие минуты истории не могут научить нас истинному патриотизму, горячей, сознательной любви не к своему, а к общему народному достоянию».
В одной из наших газет время от времени появлялась полоса с материалами под общим названием: «О Москве с надеждой и любовью». В этой популярной (нагибинской) фразе, к сожалению, отсутствует нужное здесь слово «боль». Когда мы глядим из окон своего дома, то видим бесконечные унылые дома-колумбарии – дома современной «белокаменной» Москвы. Преобладающий цвет, впрочем, не белый, а разных оттенков серый и даже грязно-серый. Миллионы людей, и москвичи в частности, живут в одинаковых домах, в одинаковых квартирах-клетках, в одинаковых микрорайонах или кварталах. Какая уж тут историческая память и забота о памятниках, преемственность поколений, если самой средой обитания отбивается вкус к прошлому, и подрастающее поколение не знает не только истории своей Родины, но и своего двора, родословной своей семьи. В годы культурной революции, когда религия фактически была объявлена вне закона, в одной только Москве с лица земли исчезло не менее двухсот церквей, которые составляли характернейшую особенность города. В их числе прекраснейшая по архитектуре церковь Успения на Покровке конца XVII в., Никола Большой Крест того же времени на Ильинке и возведенный на всероссийские сборы храм Христа Спасителя на Волхонке – памятник народному подвигу в годы войны с Наполеоном. На Красной площади снесен Казанский собор, с возведением которого была связана более ранняя, но столь же знаменательная страница из истории освобождения Москвы от польско-литовских интервентов в 1612 г. Наконец, в самом Московском Кремле взорваны Чудов и Вознесенский монастыри, а много позже, уже на нашей памяти, разобран еще и Новый Арсенал, вынужденный уступить место Дворцу съездов. Снесены не только многие церковные и нецерковные здания, крепостные стены и башни, старинные ограды, решетки, фонтаны и монументы, но даже и ранние советские памятники! Неузнаваемо и, конечно, в худшую сторону изменились все площади и даже целые городские кварталы – как, скажем, Лубянская площадь, застроенная теперь тремя устрашающими административными зданиями, или старинные приарбатские переулки, ощерившиеся посохинскими небоскребами нового Арбата.
Кто бывал в Петербурге, тот знает, что большинство взятых здесь под государственную охрану исторических зданий имеют специально для них изготовленные памятные доски с указанием названия дворца или дома, времени его сооружения и имени архитектора. Существуют и печатные каталоги памятников архитектуры Ленинграда и его окрестностей. Этим наглядно закрепляется их место и значение в истории города. Не то в Москве! Лишь единичные здания, наподобие старого Московского университета Жилярди, снабжены памятной доской. Вероятно, еще с тех, теперь уже давних, времен, когда разгорелась бесплодная писательская борьба за сохранение Дома Фамусова на Пушкинской площади, где намечалось строительство нового здания редакции газеты «Известия», кто‑то решил не указывать на историческую и художественную ценность московских памятников архитектуры, и немудрено, что всякий, кто покушается на судьбу очередного старого московского дома, может резонно ответить, что ему ничего не известно о его ценности. Только в 1982–2007 гг. исключительно стараниями Т. В. Моисеевой и А. И. Комеча, за которыми стоял большой авторский коллектив, вышли восемь томов научного аннотированного каталога «Памятники архитектуры Москвы», где зафиксировано 673 объекта (отдельные здания и архитектурные ансамбли). Не будь сталинских, хрущевских, посохинских, лужковских и кузьминских реконструкций Москвы, их число возросло бы до нескольких тысяч! Но это Москва, что же говорить о российской провинции! Известны города, где «умные» руководители уже давно избавились от всех памятников старины, чтобы не брать на себя хлопоты, связанные с их содержанием и реставрацией.
«Света, больше света!» Эти слова угасающего Гёте звучат ныне как нельзя более кстати применительно к нашему умирающему прошлому. Больно сознавать, но исторические виды Москвы, пробуждавшие некогда священные патриотические чувства, погублены безвозвратно. В 1827 г. два молодых человека оказались на Воробьевых горах на месте закладки первоначального храма Христа Спасителя. «Садилось солнце, купола блестели, город стлался на необозримое пространство под горой, свежий ветерок подувал на нас, – через четверть века вспоминал автор приводимого мною отрывка. – Постояли мы, постояли, оперлись друг на друга и, вдруг, обнявшись, присягнули, в виду всей Москвы, пожертвовать нашей жизнью на избранную нами борьбу». В этих словах Герцена о себе и Огареве много смысла. Вид на Москву воодушевил их сердца, и до конца дней своих они остались верными клятве. Но романтические порывы ныне поугасли, как потускнел и облик самой Москвы с Воробьевых гор. И все же, если не говорить о панораме Московского Кремля с Софийской набережной, это единственный общий вид Москвы, который еще дает некоторое представление о ней как о городе с историческим прошлым: только отсюда пока еще видны весь Кремль с Иваном Великим, Новодевичий монастырь, зеленые склоны холмов и Москва-река, парки Нескучного сада и лишь один старинный ансамбль – расположенный справа у подножия горы Андреевский монастырь – загорожен мостами и наспех сколоченными олимпийскими сараями, а напоследок еще и придавлен новым высотным зданием Президиума Академии наук…
Испокон веков славилась Россия своими просторами, раздольем полей, державным течением могучих рек. Поилицей и кормилицей едва ли не половины всей европейской части страны была, конечно, Волга, протянувшаяся на тысячи километров от села Верховье на Валдайской возвышенности до Каспийского моря. Но от некогда великой реки осталось совсем немного – только та ее часть, которая мало чем может напомнить прежнюю Волгу: от озера Стерж до Рыбинска. Небесполезно знать, что в начале XX в. неподалеку от часовни, поставленной над истоком Волги, была сооружена каменная церковь во имя святой и равноапостольной княгини Ольги, первой, еще до Владимира, принявшей крещение в Константинополе (в 957 г.). И церковь, и основанный тут женский монастырь призваны были освятить христианской святыней исток главной русской реки. Этот знаменательный факт – свидетельство общественного, церковного и государственного внимания к Волге, долгое время бывшей не только главной русской рекой, но и главной дорогой. Часовня и монастырская церковь целы, но реки, о которой написано много произведений в стихах и прозе, и столь же обширные научные и географические труды, реки, взрастившей великих писателей, артистов, ученых, художников и революционеров – Горького и Шаляпина, Некрасова и Петрова-Водкина, Гончарова и братьев Вавиловых, – давно нет. Она переделана энергичными электрификаторами в «моря» и плотины. Нет, естественно, и живописных волжских берегов: даже на месте прославленного в народной песне утеса Степана Разина, срытого при добыче гравия, теперь голое место. Ничто не способствует пробуждению волнующих чувств. Даже самые лучшие намерения хозяйственников и политиков, архитекторов и общественных деятелей следует сто раз взвешивать и проверять с перспективой на многие десятилетия вперед, прежде чем принимать решения и начинать строить новое, переделывать старое. Ведь только недальновидность и попустительство со стороны государственной власти способствовали возникновению хронической болезни Байкала – национального русского и всеобщего историко-культурного и природного достояния. Без таких памятников прошлого умаляется жизнь, скудеет душа, черствеют взрослые, вырастают плохие дети, вырождается любовь к малой и большой Родине. Такова цена за высокомерное отношение к природе, за повороты и переброску рек, за вырубки и затопление лесов и пахотных земель, за осушение болот, за необдуманное строительство химических заводов в самых красивых местах европейской части России и Сибири – в местах, прославленных к тому же пребыванием в них замечательных людей или творческой деятельностью великих художников и зодчих.
В последние годы немало говорилось о печальной участи старинных русских городов, бывших когда‑то столицами самостоятельных княжеств, а позже – губернскими или уездными центрами. Ярославль, Переславль-Залесский, Вологда, Нижний Новгород, Симбирск, Томск, Рязань, Тула, Тверь, Владимир, Курск, Орел, Кострома, Казань – несть числа названиям, при одном перечислении которых память воскрешает громкие имена, выдающиеся исторические события и… их прежний и нынешний облик. В годы Второй мировой войны многие из названных городов были частично или полностью разрушены фашистами. Сильнейшим образом пострадал и древний Новгород. При его освобождении в январе 1944 г. он представлял из себя груды развалин там, где стояли каменные здания, и пепелища с одиноко торчащими дымовыми трубами на местах прежних деревянных домов. А старый Новгород, бывший до войны районным центром Ленинградской области, застраивался как раз небольшими, в основном одноэтажными, деревянными домиками – с неизменными для провинции садами, палисадниками и огородами. Хорошее представление о внешнем виде и бытовой стороне жизни довоенного Новгорода дают опубликованные воспоминания местного музейного работника Н. Г. Порфиридова, внимательнейшего наблюдателя и рассказчика (1987), а также превосходно подготовленный А. Н. Трифоновой альбом архивных фотографий «Великий Новгород в ХХ веке» (2009). Совершенно та же патриархальная картина рисуется из кратких дневниковых записей изрядно поколесившего по России Ю. А. Олсуфьева, отлично знавшего, в частности, и Новгород – с его, как им однажды было замечено, «поросшими ромашкою тихими улицами под тенью вековых лип, дубов и ясеней» (июль 1935 г.). Еще и десять лет спустя после войны я застал немало примет прежнего Новгорода, восстановление которого на первых порах шло в тех же формах, которые определяли его облик в XIX столетии и первой половине ХХ в. Безнадзорно и неподвластно росли те же деревянные дома, цвели и плодились сады, зеленели грядки на огородах, исправно работал перевоз, доставляя жителей Софийской стороны на Торговую и с Торговой стороны – на Софийскую.
Великий Новгород. Общий вид на Софийскую и Торговую стороны города вскоре после войны.
Фотография 1956 г.
Фотографии, сделанные в это время с воздуха, дают представление о Новгороде как о городе с очень близкими окрестностями. Местный ландшафт плосок, небольшие горки возвышаются ровно настолько, чтобы поставленные на них дома и храмы не затоплялись вешними водами. Тем более удивительно, что непосредственно от кремля‑детинца, этого средоточия церковно-государственной жизни древнего Новгорода, открывался один из самых волнующих русских исторических ландшафтов. Его простор, мощь, насыщенность историческими зданиями сравнимы, пожалуй, (если говорить о городском пейзаже) только с видами от Зимнего дворца на Стрелку Васильевского острова и Петропавловскую крепость – с той, конечно, существенной разницей, что новгородский ландшафт бесконечен до горизонта, а не ограничен передними планами, как петербургский. Сразу за рекой – Ярославово дворище, торг с его когда‑то шумной вечевой жизнью, слева – ряды десятка церквей вплоть до Антониева монастыря, а справа – захватывающее зрелище истоков Волхова из озера Ильмень, по берегам которых там и сям были разбросаны древние церкви и монастыри: Благовещенский на Мячине, Аркажский, Синичья горка, Юрьев и Перынь с одной стороны и Малый Кириллов монастырь, Нередица, Городище, Сковородка и едва различимая вдали Липна – с другой. Подобно вехам, отмечающим опорные точки на равнине, сияли купола и белели стены древнейших пригородных новгородских храмов. Городище известно с прибавлением «Рюриково», и это означает, что оно служило местопребыванием новгородских князей. Никольский Липенский монастырь был пристанью, откуда начиналась водная дорога на север и в центральную часть России. Перынь – монастырский скит на месте языческого святилища и священной рощи. Каждый из названных монастырей и храмов имел свои предания и обычаи, обогащая и без того почти безлакунную историю Великого Новгорода. Война поубавила церковный венец Новгорода: были разрушены Волотово, Ковалево, Кириллов и Ситецкий монастыри близ Нередицы, сама Нередица, Городище, Сковородка, Липна, сильно пострадал Хутынский монастырь – место погребения Державина. Почти во всех упомянутых храмах погибли и украшавшие их фрески – в былые времена неповторимый музей древнерусского изобразительного искусства. Понимая, что с разрушением пригородных монастырей новгородский ландшафт лишился не только существенной части, но и своей исторической полноты, своей души, реставраторы вскоре после войны приступили к реконструкции главнейших архитектурных памятников. На уцелевших остатках стен были восстановлены Хутынь, Нередица, Липна, Ковалево и Волотово. Но еще ждут своей очереди другие церкви и державинская усадьба Званка, и только тогда мы будем, наконец, близки к возрождению Новгорода в той мере, какую можно бы было сопоставить, скажем, с восстановлением пригородных дворцов и парков Петербурга. Главнейшая нынешняя задача – не растерять сохранившегося, не испортить малоценной застройкой просторной глади реки и озера, которые и теперь остаются почти такими же, как в прежние времена.
Великий Новгород.
Софийский собор и Волхов в сторону Ильменьского озера.
Ок. 1911 года
Великий Новгород.
Церковь Спаса на Нередице
1909 или 1910 год
Забота об охране новгородских исторических ландшафтов возникла в начале XX в., когда Россия переживала бурное развитие промышленного капитализма. Одним из первых тревогу поднял преподаватель местной учительской семинарии А. И. Анисимов, печатно осудивший железный мост через Волхов и предполагавшееся строительство офицерского клуба на древних земляных валах и реального училища в детинце. Но по-настоящему проблема охраны пригородных новгородских пейзажей назрела в годы Первой мировой войны в связи с сооружением поблизости от Нередицы и Городища высокой земляной насыпи и многометровых мостовых опор для спешно строившейся железной дороги Петроград–Орел. По накалу страстей печатная полемика вокруг Новгорода в 1916 г. сравнима, пожалуй, только с нынешним общественным вниманием к сохранению Байкала или исторического центра Москвы. Февральская, а затем и Октябрьская революции и связанные с ними политические перемены сделали названную дорогу ненужной, ее строительство было прекращено, однако неоконченная насыпь и бетонные, облицованные гранитом мостовые опоры до сих пор искажают вид на южные окрестности города. И то и другое настоятельно требует полной разборки и давно всеми ожидаемого восстановления лучшего из всех памятников древности, которым обладает Новгород: окружающей его природной среды. Но… обыкновенный человек предполагает, а городские и федеральные власти располагают, ибо они твердо убеждены, что обладают более хорошим вкусом, чем вся вместе взятая Россия, у которой ежегодно и ежедневно отнимали и продолжают отнимать ее историческое достояние. Набережные Торговой стороны застроены безликими многоэтажными жилыми домами, пойменные луга во многих местах перерезаны насыпными дамбами, причем особенно пострадали виды с городских валов на Волотово, Ковалево и Рождество на поле и от Юрьева монастыря на Перынь. А в канун тысячелетия Крещения Руси местная власть не нашла ничего лучшего, как построить новый железобетонный мост через Волхов в центре города. Заповедная территория Новгородского кремля превращена теперь в проходной двор между Торговой стороной и административным зданием на Софийской стороне. Пора, наконец, понять, что исторические ландшафты Новгорода столь же неоценимы, как Бородино или Третьяковская галерея, и что они столько же принадлежат Новгороду, сколько всей России и мировому культурному сообществу.
Псков. Вид на собор Святой Троицы и развалины крепостной стены с речки Псковы.
Фотография конца XIX в.
Все, кому небезразлична русская история, с увлечением читают ныне Карамзина и Татищева, Соловьева и Ключевского, таких наших современников, как М. Н. Тихомиров, А. А. Зимин, П. И. Павленко, Р. Г. Скрынников, А. А. Формозов, В. Л. Янин. За последние годы заметно возросла также общественная потребность в изданиях и выставках, которые дают возможность ознакомиться с видами старинных русских городов и местностей в изображениях художников-пейзажистов XVIII – XIX вв. или в дореволюционных фотографических снимках и открытках. Мы видим города, которых фактически уже нет, и местности, которые узнаются с неуверенностью и трудом: до такой степени изменились их характерные черты. И нас охватывает особого рода тоска: тоска по утраченной красоте земли, сельских и городских ландшафтов, наконец – тоска по утраченной жизни. Взять для примера известные акварели Н. Г. Чернецова или опубликованные издательством «Искусство» виды России, Крыма и Кавказа, запечатленные рисовальщиком и живописцем начала XIX в. Е. М. Корнеевым. Царицын или Камышин вряд ли будут узнаны даже очень подкованным краеведом, а виды Коктебеля, Алушты или Кисловодска опознаются только по очертаниям окружающих гор и береговой линии моря. Можно, конечно, возразить, что время меняет все. Но почему же в таком случае легко узнаваемы многие, очень многие итальянские, немецкие, английские, голландские и французские города и даже столицы? И причем в более старых изображениях, чем рисунки Корнеева и Чернецова. Дело, стало быть, не столько во времени, сколько в заботливом отношении к старине, которое издавна культивируется в европейских государствах и в значительной мере формирует национальное самосознание: уроженец едва ли не каждого итальянского городка гордится, что он родом именно из этого, пусть даже не слишком заметного в истории, места, а не безликого, искусственно лишенного всяких остатков старины города, который так характерен для нашей сегодняшней действительности.
Вопреки всей мировой практике сохранения старинных городов, когда новое строится рядом со старым, отдельно от старого, наши архитекторы непременно ломают сложившуюся структуру исторических городов, лишают их своеобразия и создают трудно решаемые затем градостроительные и демографические задачи. Вторжение новых малохудожественных зданий в исторические кварталы и площади старинных городов возглавляет, конечно, Москва. Но та же малоприглядная картина наблюдается и в других местах – Ярославле, Костроме, Екатеринбурге.
Ферапонтов монастырь
Общий вид с воздуха в сторону Бородавского озера
Не меньшую тревогу вызывает судьба небольших населенных пунктов, которым еще посчастливилось сохранить выдающиеся исторические, мемориальные и архитектурные памятники. Все помнят леденящую статью В. А. Солоухина о том, как без всякой на то нужды и даже без умысла, а просто по невежеству местной власти была полностью уничтожена родовая усадьба Аксаковых близ Бугуруслана – вплоть до превращения в мусорную яму склепа родителей великого писателя. А сколько таких литературных гнезд по всей России? Назвать хотя бы Воробьевку Фета в Курской области, давно ожидающую создания здесь литературного музея. Еще одно заповедное место в Российской Федерации – село Ферапонтово в ста двадцати километрах от Вологды. Совсем недавно, когда из областного центра до районного городка Кириллова вела вконец разбитая полумощеная дорога, нестерпимо пылившая в сухую погоду и превращавшаяся в непролазную грязь весной и осенью, а от Кириллова до Ферапонтова приходилось добираться пешком либо на грузовой машине, состояние дел в Ферапонтове как будто не внушало тревоги. Поток приезжих ограничивался специалистами либо энтузиастами-одиночками, стремившимися поглядеть фрески Дионисия и ради этой цели преодолевавшими любые трудности. Но с окончанием строительства современного асфальтового шоссе от Вологды до Ферапонтова число приезжающих возросло настолько, что ясно обозначилась тенденция к превращению Ферапонтова в туристический центр. С вымиранием окрестных деревень увеличилось и само село, что привело в свою очередь к строительству общественных зданий: нового магазина, водонапорной башни, котельной (с неизбежно дымящей трубой), линии электропередачи, машинно-тракторной станции. В летние погожие дни берега двух озер, образующих редкостное по красоте обрамление монастырского холма, пестрят легковыми автомашинами и палатками, тишину взрывают урчание моторов, крики купальщиков. Склоны озер застроены новыми домами, соединившими старые деревни в одну сплошную жилую зону. Недалек день, когда можно будет сказать о конце еще одного исторического ландшафта, сложившегося в XV–XVIII вв. и пока еще во многом сохраняющего сбалансированные черты природы и деятельности человека. Ферапонтово связано с именами выдающегося русского живописца Дионисия и патриарха Никона, находившегося здесь в ссылке с 1667 по 1676 г. Фрески Дионисия и его сыновей, украсившие монастырский собор в 1502 г., являются произведениями искусства мирового значения. Легко понять, что Ферапонтово представляет такую же культурную ценность, как Михайловское Пушкина или Ясная Поляна Толстого. Пока еще не требуется почти никаких затрат, чтобы сохранить его в неприкосновенности. Нужна лишь обширная, многокилометровая охранная зона, в которую войдут не только здания монастыря, но и все окружающие его леса, озера и деревни, и обязательное перемещение центральной части села к востоку от чарозерской дороги.
Говоря о Ферапонтове, нельзя не сказать еще об одном, на этот раз очень близком к Москве старинном городке Радонеже. Городка, собственно, уже нет, сохранились только городище с древними валами и небольшая деревня. Радонеж – место, где прошли отроческие годы будущего основателя Троице-Сергиева монастыря Варфоломея, получившего при постриге в монахи имя Сергия. Местоположение Радонежа и недалеко находящегося Абрамцева исключительно характерно для среднерусского пейзажа. Именно здесь художник М. В. Нестеров нашел мотив, послуживший ему фоном для картины «Видение отроку Варфоломею» – одного из самых поэтичных творений в позднейшей русской живописи. Легко понять, что Радонеж – многоплановый памятник культуры, возвращающий нас к истории России XIV и XIX вв. Эти места входят в заповедную зону Абрамцевского музея, но и они подвергаются тем же постепенным настораживающим изменениям, которые уже коснулись Ферапонтова.
Наивно думать, что наша история не предполагает ничего за пределами семнадцатого года, и безнравственно по отношению к собственному народу пренебрегать его историческим прошлым, как это имело место с 1928 г. до самых последних лет. Инерция мышления такова, что опасность утраты народных ценностей не исчезла и в наши дни: в одном ряду оказываются такие факты, как строительство моста в Новгороде, проектирование Ржевского гидроузла в верховьях Волги, перекрытие Катуни, прокладка кольцевой дороги через Лефортово в Москве, химический завод в Переславле-Залесском, покушение на Софиевку, разрушение археологических памятников на Украине, в Крыму и Краснодарском крае, газоконденсатный завод вблизи Астрахани. Не меньшую тревогу общественности вызывают бесконечные заявки Министерства обороны Российской Федерации на строительство министерского Дома приемов в Архангельском, порча дальних видов из Архангельского за Москву-реку и грозное приближение новых коттеджных поселков к историко-ландшафтному заповеднику Шахматово – Тараканово – Боблово.
Мы потеряли значительно больше, чем сохранили. То, что еще уцелело, нуждается теперь в прочной государственной охране, планомерной целенаправленной реставрации. В годы безудержных разрушений памятников церковной архитектуры один из представителей украинской эмиграции в Чехословакии П. Н. Савицкий написал небольшую книжечку, которая была опубликована в 1938 г. в Берлине (!). Она называется так: «Гибель и воссоздание неоценимых сокровищ (разгром русского зодческого наследия и необходимость его восстановления)». Размышляя о судьбе тысячелетнего Киева, где к этому времени уже был снесен Михайловский Златоверхий монастырь и выдано разрешение исполкома на сломку Кирилловской церкви с росписями XII в., автор призвал создать «комиссию зодческого восстановления», в задачи которой должно было войти собирание обмерных чертежей и иных материалов с целью их использования при последующем воссоздании как отдельных памятников, так и целых историко-архитектурных ландшафтов, в частности всей архитектурной панорамы на киевских горах. Прошло полвека, и теперь эта непростая задача приобретает осязаемые черты: восстановлен собор Киево-Печерской Лавры и реконструирован собор Михайловского Златоверхого монастыря. Однако достичь поставленной цели уже чрезвычайно трудно, вероятно, невозможно – прежде всего из-за сооружения упомянутого музея Великой Отечественной войны с его антихудожественной символической скульптурой и застройки высотными жилыми домами района Печерска позади Лавры. Аналогичная, хотя и более осуществимая задача стоит перед новгородскими реставраторами, которые должны восстановить разрушенные фашистами пригородные храмы: на очереди Благовещенская церковь на Городище, Сковородский, Деревяницкий и Малый Кириллов монастыри. Но при всем том следует озаботиться еще одной, куда более существенной задачей – сохранением или восстановлением того или иного памятника старины в его обширной естественной среде и даже реконструкцией самой этой среды: леса или заливного луга, поля, рощи и парка, реки или озера, – удаляя по возможности все случайные, не имеющие художественной или исторической ценности хозяйственные постройки и дома.
Бородино. Главный монумент русским воинам, героям Бородинского сражения, на батарее Раевского.1839.
Арх. А. Адамини
Автору этих строк не приходилось, за исключением Бородина и Куликова поля, бывать на полях великих сражений, которые в то или иное время определяли судьбу Отечества. Я не знаю, в каком виде находятся теперь поле Полтавской битвы или поле у Прохоровки на Курской дуге, где произошло величайшее из танковых сражений Второй мировой войны. Не подлежит, однако, сомнению, что лесопосадки или выгон скота, размещение ферм и других хозяйственных угодий могут нанести ущерб тому, что незримо присутствует как бы в самом воздухе этих мест. Чугунный обелиск на Куликовом поле, крест в Полтаве, памятники частям русской армии и погибшим французам на Бородине в силу их неназойливости и соразмерности с человеком и величиной самих этих полей лишь напоминают о славных подвигах минувших времен… По этой причине они обладают куда большим воздействием, чем декларативные нагромождения «плакатных» скульптур под Сталинградом, в Новороссийске, Брестской крепости или расположении батальона Клочкова из армии Панфилова под Москвой. Стандартные «вечные огни», во множестве расплодившиеся после учреждения могилы Неизвестного солдата у стены Московского Кремля, больше, вероятно, повредили памяти погибших, чем помогли ее сохранению. Нелепым представляется, например, примитивный «вечный огонь», горящий на солярке, рядом с выразительным послевоенным каменным обелиском с тремя орудиями на горе Митридат в Керчи. На склонах этой горы в день праздника Победы над фашистской Германией справляется всеобщая тризна: тут не по‑казенному вспоминают, по существу, не только погибших при штурме города, но всех родственников и неродственников, убитых на последней войне.
Понятие об историческом ландшафте не может быть ограничено только его соотнесением с памятью о каком‑либо историческом событии, отдельной личности или коллективной творческой работе, воплощающейся, например, в монастырских ансамблях, усадьбах и городах. Оно распространяется и на уголки природы, нетронутые или неиспорченные человеком. По счастью, в нашей огромной стране подобных ландшафтов еще немало. Но влияние красивого пейзажа на наши чувства благотворно лишь тогда, когда такой ландшафт находится в обитаемой среде, в соприкосновении с человеком. А у нас, как правило, способны испортить даже те ландшафты, разрушение которых было остановлено предшественниками. Внушает тревогу состояние многих античных городищ на юге нашей страны, например в окрестностях Керчи и Краснодарском крае – в Тамани и близлежащей Фанагории, где за последние годы резко сокращаются размеры заповедных зон с их изумительными степными просторами и древними курганами, десятки которых, несомненно, еще таят в себе сокровища прежних культур.
Не надо далеко ходить за примерами, их можно найти везде. Возьмем такую нашу всенародную жемчужину, как Крым. Южный берег, протяженность которого составляет немногим более двухсот километров, бесконтрольно и бессистемно застраивается базами отдыха и санаториями, которые превращают великолепнейшие склоны гор в нагромождения бетона, стекла и стали или, что еще хуже, в поселки-времянки, подобные бразильским, южноафриканским или мексиканским фавелам. Административно закрываются с целью новейшего строительства целые километры пляжей, как это сделано совсем недавно в прибрежной полосе от Кастрополя до Южного. Охрана памятников природы и культуры на южных склонах крымских гор вообще сведена к нулю: при закладке кабеля недалеко от Фороса уничтожен наиболее сохранившийся до сих пор участок самой старой, еще екатерининской, то есть XVIII в., крымской дороги; в районе Mухалатки при закладке нового привилегированного санатория полностью погублены горный лес, берег и даже часть моря, превратившиеся в бетонные площадки и причальный мол; уничтожена старая татарская деревня Верхняя Мухалатка, где новоявленные хозяева воздвигли невероятные по размерам дворцы. И все это делается там, где официально объявлена заповедная ландшафтная зона! В северо-восточном Крыму, почти на берегу Азовского моря, в первозданной местности, изобилующей замечательными бухтами, сооружается атомная станция, и легко представить, что даже малейшая утечка радиации надолго сделает Крым мертвой областью.
Уже упомянутый выше А. И. Анисимов, один из очень немногих активных деятелей в области охраны памятников старины и природы дореволюционного периода, умный и трезвомыслящий, прекрасно понимая необходимость социально-экономического развития, высказал, однако, следующую мысль, над которой полезно задуматься всем руководителям науки и правительства: «Любят ли и уважают свой русский народ те, кто шаг за шагом отнимают у него возможность в дальнейшем разобраться в своем самобытном облике, понять, оценить и почувствовать самого себя, свою значительность и давнюю культурность? Как будто нельзя сочетать прогресс материальной культуры и техники с бережным отношением к старине! Как будто лучшее будущее должно и может родиться только при условии полного уничтожения прошлого!… Во имя того, что мы называем культурой, во имя благоустройства человеческой жизни и счастливого благосостояния русской провинции надо приветствовать и удобные дома, и чистые улицы, и усовершенствованные сообщения. Скоро ли эта перемена произойдет, я не знаю, да и едва ли кто‑нибудь знает, но рано или поздно она произойдет… Речь может идти только о том, как обезвредить эту перемену в отношении памятников прошлого, как сделать так, чтобы новое, лучшее будущее не покупалось ценою гибели великих достижений прежней культуры. Позаботиться об этом должны те люди, те организации, что стоят во главе нашей интеллектуальной жизни, и если государство как таковое действительно культурно, то пусть и государственные учреждения не отклоняют от себя этой задачи как не заслуживающей их высокого внимания. Ведь наша бедная культура идет по удивительной кривой: прежде чем сделать шаг вперед, она усиленно топчется на месте, чтобы смять и затереть следы ранее пройденного пути. В течение скольких столетий мы не можем освободиться от стремлений варвара пережигать мрамор статуй в известь для кладки стен нового жилища и не мыслим иного прогресса и не приемлем его, если он не покоится на развалинах приобретений прошлого, как бы они ни были прекрасны! Воистину мы самый революционный народ в мире. Каждый раз хотим строить из ничего, все начинать сначала. Не оттого ли и движемся мы так медленно?» Не правда ли, строки, написанные в 1916 г., оказываются как нельзя более справедливыми и сегодня.
Сохранение исторических ландшафтов – одна из задач всеобщего, всенародного дела охраны памятников. И одна из наиболее осуществимых, поскольку для этого требуется только одно: оградить подобные ландшафты от их бездумной, близорукой застройки. На исходе тысячелетия русской культуры мы потеряли то, чем еще совсем недавно могли бы гордиться перед всем цивилизованным миром: вид на центральную часть Киева с левого берега Днепра. Медленно и неуклонно теряется замечательная первозданность Байкала. Нельзя допустить окончательной порчи новгородских и иных ландшафтов. Сохранение историко-природных зон – не прихоть чудаков, желающих приостановить ход истории, а настоятельная необходимость, национальная задача. Послушаем выдающегося русского учителя К. Д. Ушинского: «Я вынес из впечатлений моей жизни глубокое убеждение, что прекрасный ландшафт имеет такое огромное воспитательное влияние на развитие молодой души, с которым трудно соперничать влиянию педагога». Или П. И. Чайковского: «Восторги от созерцания природы выше, чем от искусства». Все это действительно так. И если в нас еще сохраняются совесть и чувство национального достоинства, если мы не на словах, а на деле любим свою Родину, нам надо немедленно и сообща принимать меры в защиту исторических и природных ценностей.
При цитировании статьи используйте библиографическую ссылку:
Вздорнов Г. И. Об исторических ландшафтах // Византия и Древняя Русь. Культурное наследие и современность. Материалы Международной научной конференции к 75-летию со дня рождения профессора Веры Дмитриевны Лихачевой : Сб. статей / Науч. ред. Бобров Ю.Г., сост. Бобров Ю.Г.. СПб. : Ин-т имени И.Е.Репина, 2013. 404 с. C. 51-73.
